Екатерина рождественская удалила родинку

В Риге побывала Екатерина Рождественская — известный российский фотограф, главный редактор журнала «7 дней», переводчик, писатель, модельер…

Дочь культового поэта 60-х встретилась с рижанами в рамках проекта Kultuuras Liinija, представила книгу «Жили-были, ели- пили…» и открыла выставку своих фоторабот и дизайнерских платков в Доме Москвы.

Екатерина совершенно лишена налёта звёздности. Это замечательный собеседник, великолепный рассказчик и просто красивая женщина. В яркой тунике и стильных леггинсах, она смотрится девчонкой, а не мамой, воспитавшей трёх сыновей.

А ещё у Кати потрясающее чувство юмора, папина улыбка и папина скромность. Несмотря на множество профессиональных удач, своим самым главным достижением в жизни Екатерина считает то, что она дочь поэта Роберта Рождественского.

Дочь великого отца

Они похожи как две капли воды. У Екатерины Рождественской отцовский разрез глаз, тот же прямой взгляд и папина родинка на щеке. Кажется, что природа нарочно повторилась и создала максимально точную копию, чтобы как можно дольше сохранить на Земле память о поэте.

— Расскажите, каким был ваш отец? Когда маленькая девочка Катя осознала, что она дочь большого поэта?

— Я знала это всегда. Мне не надо было объяснять: «Папа работает — не шуми». Я понимала, что шуметь нельзя. Нельзя играть в мяч, нельзя бегать по квартире. У нас в семье были какие-то совершенно удивительные отношения, на уровне интуиции; потом я редко видела в жизни что-то похожее.

Например, отец не мог пройти мимо мамы, чтобы не поцеловать её, не обнять, не шепнуть на ушко: «Я тебя люблю». Все стихи отца были посвящены маме. «Мы совпали с тобой», — писал он, и я понимаю, что такое «совпасть».

Он безумно любил маму и нас сестрой, эта любовь накрывала меня как облако. Таких людей, как папа, я больше никогда не встречала…

— В вашем доме часто бывали друзья отца — люди, принадлежавшие к творческой элите 60-70-х годов. Кто из них вам запомнился и с кем вы поддерживаете связь?

— Леонид Рошаль был в детстве моим врачом, а потом врачом моих детей. Свои рецепты он подписывал «Доктор Неболит». Близкий друг родителей Иосиф Кобзон был шафером на моей свадьбе. Многих друзей отца, к сожалению, уже нет в живых.

К нам приходили в гости Муслим Магомаев, Василий Аксёнов, Ростислав Плятт, Владимир Высоцкий, Булат Окуджава, Аркадий Райкин, Евгений Евтушенко, Арно Бабаджанян, Андрей Миронов… Всякое, конечно, бывало. И выпивали, и закусывали, и загулы случались, и папу забирали в милицию… Как-то в Коктебеле его загребли за то, что он гулял в шортах: в то время считалось, что мужчине неприлично показывать коленки. Пришлось доказывать, что папа член Союза писателей, приносить документы…

— Ваш отец часто бывал в Юрмале и очень любил этот город. А вы?

— С этим городом у меня связаны самые счастливые воспоминания. 12 лет подряд я ездила с папой в Дубулты, в Дом творчества: он работал, я отдыхала: купалась, гуляла, влюблялась… Кстати, со своим будущим мужем я познакомилась в Юрмале — это был курортный роман, который затянулся на 38 лет.

Здесь я тонула в детстве. По-настоящему! Помню, как уцепилась за маму, и мы стали тонуть вместе. А папа уплыл далеко вперёд и ничего не замечал. Выныривая и захлёбываясь, мы стали отчаянно махать ему. И папа тоже замахал нам в ответ, думая, что мы его приветствуем.

Меня спас Гриша Поженян (поэт-фронтовик, автор нескольких киносценариев. — Прим. авт.), который, как киногерой, вынес меня из моря на руках. Отец, поняв, что произошло, потом места себе не находил…

А однажды в Юрмале нам устроили рыбалку. Мы наловили целую лодку угрей, и в моей памяти запечатлелось совсем недетское воспоминание о том, как их готовят. Выпотрошенные и обезглавленные морские змеи извивались и расползались по кухне. Даже для мужчин это зрелище было испытанием! А я до конца жизни зареклась есть угрей, хотя против других латвийских продуктов ничего не имею. До сих пор помню ароматы Рижского рынка. Мы с папой везли из Риги в Москву целые чемоданы рыбы, копчёностей и прочих деликатесов.

Последние стихи

Когда Роберт Иванович заболел и выяснился диагноз — опухоль мозга, Екатерина договорилась с другом семьи, живущим в Париже, чтобы тот помог оплатить операцию. Он дал часть денег, а Кате нужно было найти недостающую сумму. Она стучалась во все двери, писала письма Горбачёву…

В конце концов операцию сделали, и поэт прожил ещё пять лет. По мнению Екатерины, за эти годы он написал свои лучшие стихи.

— Какое стихотворение отца у вас самое любимое?

— Самые сильные стихи отца — последние. В них он прощался с нами. Говорил: «Я скоро уйду и должен вас к этому подготовить». Как будто к этому можно подготовиться…

После смерти папы мама вместе с сестрой Ксенией выпустили книгу, которая называется «Последние стихи Роберта Рождественского». Но я до сих пор не могу её открыть, потому что каждая страница — слёзы. Я никогда не читаю вслух стихов отца — просто не могу физически, хотя со дня ухода папы прошло уже двадцать лет.

— Двадцать лет немалый срок. За эти годы история, в том числе и история советской литературы, не раз переписывалась. Сегодня, говоря о поэтах-шестидесятниках, почему-то называют только три фамилии: Вознесенский, Евтушенко и Ахмадулина. Как будто культового поэта Рождественского никогда не существовало! Чем вы объясняете эту чудовищную несправедливость? Кому это выгодно?

— Для меня это очень больная тема. Когда после смерти папы я позвонила в «Аргументы и факты» и предложила в память об отце опубликовать несколько его строк, то услышала: «Нет, мы печатаем только Вознесенского». Это был шок.

Каждый подтягивает историю под себя. То, что произошло в отношении моего отца, — это политика. Подлая и гнусная. Но я уверена: время всё расставит по своим местам. А пока мы, семья, делаем всё для того, чтобы папины стихи звучали. Например, один из моих сыновей пишет музыку к стихам деда. А значит, его поэзия живёт.

В 40 лет жизнь только начинается!

В 1998 году у Рождественских сгорел дом. В огне исчезли все архивы, семейные фотографии, документы.

После этого, по признанию Екатерины, она остро ощутила, что ей хочется начать новую жизнь, заняться чем-то новым. И Катя доказала всем, что в 40 лет жизнь только начинается! Она купила фотоаппарат и стала одним из самых знаменитых фотографов России.

— Ваш проект «Частная коллекция», опубликованный в журнале «Караван историй», произвёл эффект разорвавшейся бомбы. Откуда взялась эта идея — фотографировать современных звёзд в образах героев с полотен известных живописцев?

— На одной из церемоний вручения премии «ТЭФИ» я обратила внимание на лица известных людей и их роскошные наряды. Всё это напомнило мне персонажей картин и натолкнуло на создание фотопроекта «Частная коллекция». Сегодня у меня свыше 30 проектов, в которых снялись около 5000 человек.

— Кто из них больше всего поразил вас?

— Людмила Гурченко. Это самый интересный человек, который встретился мне на пути. По всем параметрам. Она была одинаково интересной и в быту, и в работе: на пресс-конференции, на рынке, в гримёрке — везде!

А какие замечательные наряды шила! А как художественно ругалась матом! Как щедра была — не могла прийти без подарка… Для меня это не звезда, а икона.

— Если сравнить звёзд 60-х годов, которые приходили в дом ваших родителей, и звёзд XXI века, с которыми вы имели дело на съёмках, — в чём разница?

— Совсем другой калибр: раньше были звёзды, теперь — звёздная пыль. Столько амбиций, самолюбования, высокомерия… Некоторым современным звёздочкам мне хочется поставить медицинский диагноз.

— Вот что значит с детства мечтать о медицине! Я знаю, что вы всерьёз хотели стать врачом. Не жалеете, что не стали?

— Жалею каждый день! Я уверена, что стала бы очень хорошим доктором. Совершенно не боюсь крови: ходила на большие операции к доктору Рошалю и доктору Францеву — на пересадку сердца. В обморок не падала.

Отговорила меня бабушка, папина мама: она была хирургом, оперировала на фронте. А после войны стала офтальмологом. «Как же ты могла променять такую героическую профессию на скучный осмотр — «какую букву вы видите»?!» — недоумевала я. «Я четыре года оперировала в землянках, — отвечала мне бабушка. — Под моим столом стоял таз, в котором лежали руки и ноги, которые я ампутировала. И я дала себе слово: когда закончится война — выберу самую бескровную профессию».

На самом деле я долго себя искала: была переводчиком, журналистом, просто мамой, хранительницей очага… До тех пор, пока не нашла то, что мне действительно интересно.

Жили-были, ели-пили…

Всё, к чему прикасается Екатерина Рождественская, одинаково талантливо: будь то журналистика, книга, фотография или шёлковые дизайнерские платки под брендом Rob-Art. Каждый из них неповторим — как Катин смех, улыбка или взгляд.

— Ваш фотоаппарат делает невозможное: перемещает людей во времени и пространстве. В каком времени вы хотели бы снять себя?

— Пожалуй, в Серебряном веке, где остались мои любимые художники и поэты. Я обожаю Ахматову, Цветаеву, Сашу Чёрного. Мне хотелось бы перенестись в это время, чтобы послушать Вертинского…

— Как появилась ваша книга «Жили-были, ели-пили…»?

— Мне хотелось рассказать о своей семье: родителях и их замечательных друзьях, посиделках, беседах, застольях…

Всё началось с маленького клочка бумаги, который я нашла в одной из книг. Рукой бабушки и хорошо послюнявленным химическим карандашом на нём был написан рецепт нашего фирменного домашнего блюда. Я решила, что это стоит опубликовать. Так же как и рецепты блюд, которые любили наши гости.

— А что они любили?

— Иосиф Кобзон обожал картошку с жареным луком, Леонид Рошаль — гречневую кашу. Людмила Гурченко ела всё, включая булки с маслом. Очень любила вареники, драники. На диетах никогда не сидела, калорий не считала.

— Не планируете ли вы написать новую книгу — о знаменитостях, которых вам довелось снимать в своих проектах?

— Открою секрет: такая книга уже написана. Она скоро увидит свет и будет называться «Взрослая жизнь».